дисциплина научная

ДИСЦИПЛИНА НАУЧНАЯ (от лат. disciplina — учение, наука). — Понятие «Д .» применительно к знанию находится в западноевропейском обиходе с начала 15 в., оставаясь этимологически (лат. «discipulus» — ученик) и генетически (система учебных курсов) связанным с процессом образования, а также, более широко, с системой наказаний.

В отличие от науки в целом или от отдельных наук, тематизация Д. н. в исторических и эпистемологических исследованиях происходит в конце 1950-х, тогда как в 1930-х понятие Д. н. еще не употреблялось (Г. Башляр, А. Койре) или использовалось рудиментарно, напр. как субститут «дисциплинирования мыслительного настроя» (Л. Флек). Тематизация Д. н. с 1950-х отмечает окончательный разрыв с организацией научных исследований Нового времени — переход от незаинтересованного поиска истины индивидуальным исследователем к системам разделения научного труда в рамках крупных государственных и частных институтов. В ряду явных и неявных определений Д. н. можно выделить тяготеющие к истории идеи, которые продолжают рассматривать Д. н. лишь как форму организации знания, т.е. как структуру, имманентную научному мышлению; и расположенные на стороне социологии и социальной истории, которые рассматривают Д. н. как систему отношений власти и знания.

Образцовой для первого подхода остается работа Т. Куна «Структура научных революций» (1962). Кун описывает Д. н. как воспроизведение эпистемологического образца: «Благодаря принятию парадигмы группа... становится профессиональной, а предмет ее интереса превращается в научную дисциплину». Эта модель предполагает, что отношения знания естественным образом конвертируются в аппарат социального контроля по отправлению метода и выбраковке неприемлемых гипотез. Иначе говоря, социальный аппарат науки предстает эпифеноменом мыслительного аппарата ученого, склонного (или нет) принять частную объяснительную схему. Указывая на связь явно сформулированных парадигм с образовательной практикой, Кун фактически признает их преимущественно школьной формой существования научного знания, однако не анализирует дисциплинарные институты и механизмы, которые формируют базовые научные предпочтения.

М. Фуко формулирует более широкое проблемное поле, исходя из противоположной перспективы: он ставит вопрос о том, как контролируется производство дискурса, претендующего на истинность. В работе «Порядок дискурса» (1970) он выделяет процедуры внешнего просеивания дискурса: запрет на отдельные слова, разделение осмысленного/безумного, оппозицию истинного/ложного, процедуры внутридискурсивного контроля: комментарий, авторство, дисциплинарная принадлежность; а также прореживание говорящих субъектов с помощью ритуалов, дискурсивных сообществ, доктрин, образовательных систем. Указанные процедуры дают ресурсы для производства дискурса, но одновременно ограничивают и рассекают его. Здесь Д. н. также вводится в качестве структуры, имманентной знанию — как условие истинности отдельного суждения, развернутое в удостоверенных методах, в наборе объектов, в принятой метафорике, в признанных научных истинах и ошибках. Однако наряду с формами риторического и эпистемологического контроля намечены контуры системы институциализированных практик, не сводимой только к мышлению: «педагогика... система книг, издательского дела, библиотек... научные сообщества в прежние времена или лаборатории сегодня». Позже («Воля к знанию», 1976), описывая возникновение специализированных и все более детализированных типов дискурса о сексуальности, включая научные, Фуко показывает, что они дифференцируются внутри поля властных отношений, беря начало в процедуре исповедального признания.

В сравнении с аналитикой знания, предпринятой Фуко на предельно обширном пространстве отношений власти, социология и история науки обычно рассматривают Д. н. в границах относительно автономной сферы научных практик, где специфические конфигурации властных отношений выступают таким же имманентным принципом воспроизводства Д. н., как мыслительные и дискурсивные схемы. Такова, в частности, социология науки П. Бурдье в работе «Homo academicus» (1984). Здесь Д. н. — это социально различимое место в иерархизированном научном (прежде всего, университетском) пространстве, отмеченное признаками каноничности или новизны, престижа или упадка, притягательностью для выходцев из тех или иных социальных кругов и т.д. При этом, как и научное пространство в целом, любая Д. н. упорядочена системой оппозиций внутринаучного/популярного знания, административного/интеллектуального капиталов, признанных ученых/новичков, исследователей/комментаторов и т.д. Властные отношения, структурирующие Д. н. и тем самым классифицирующие ее членов, одновременно выступают условием для производства ими профессионально различимых и научно значимых смыслов.

Если понимать отношения власти как внутреннее условие воспроизводства Д. н., то последнюю следует рассматривать, прежде всего, как аппарат прореживания возможных (отсева недопустимых) способов мышления и объяснения, которое в действующей системе разделения

научного труда осуществляется путем контроля за научными карьерами, начиная с их ранних этапов, при помощи административных средств принуждения и создания возможностей, доступных крупным научным институтам: исследовательским учреждениям, университетам, центрам корпоративной науки. Иначе говоря, войти в дисциплину — это не столько овладеть универсальными схемами мышления, сколько подвергнуться символическому насилию образовательного механизма (П. Бурдье), который одновременно предоставляет и ограничивает набор возможных объектов и способов мышления. В любой Д. н. этот набор гарантирован институционально — через правила доступа к позициям в научной иерархии, к дефицитным ресурсам и инструментам исследования, к возможностям публикации и т.д. Тем самым, практически решая проблемы научения и послушания, Д. н. продолжает функционировать как аппарат предотвращения девиаций, перенесенный за рамки физического наказания в сферу символического вознаграждения.

А. Т. Бикбов